ГЛАВНЫЙ СПЕЦИАЛИСТ ГНЦ ФГУП «ЦЕНТР КЕЛДЫША»

– С 76-го года я уже практически была в курсе всех событий, во всяком случае, в курсе решений и основных вех. Кроме «Молнии», которую возглавил Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский, в этом замечательном проекте были организации МОМа (прим. – Министерство общего машиностроения), в одной из которых я и работала, тогда как Глеб Евгеньевич «властвовал» в МАПе (прим. – Министерство авиационной промышленности). Министерства вырабатывали единый чёткий план, и большие НПО, например, «Энергия», «Молния», «Энергомаш» и научно-исследовательские институты включались в разработки конструкторских бюро по сформированным направлениям исследований, давали задания малым предприятиям не напрямую, а через фирм-разработчиков.

Работать над «Бураном» я стала приблизительно с 78-го года, когда только началась отработка двигателей. Я работала, и работаю сейчас, в научном центре, который сейчас называется «Центр Келдыша», а тогда это был НИИ тепловых процессов. Мы занимались вопросами по созданию ЖРД (прим. – жидкостных ракетных двигателей) первой и второй ступени ракеты-носителя «Энергия», в частности, которые разрабатывались у Глушко в «Энергомаше», в Воронежском КБХА (прим. – Конструкторское бюро химавтоматики), вопросами по двигателям орбитальной установки, которая определяла манёвры на орбите спуск и уже самого «Бурана». Я непосредственно была в составе группы научных работников, которые занимались этим на инженерном уровне. И с большим удовольствием, между прочим.

– Это странная история. Случайность. Сейчас не буду её пересказывать целиком, но вкратце так: мы жили на Песчаной, это очень близко от Авиационного института, и я пошла туда. Сначала я подала документы на радиофакультет вместе с моими подругами, а потом, так случилось, что мне пришлось забрать оттуда документы, здоровье не соответствовало требованиям института. И когда мне представилась возможность еще раз подать документы, я подала документы на двигательный, он же второй факультет. Первый – это самолётный, а второй – двигательный. Я подала туда документы и благополучно его окончила. В это же время в космос начали летать первые космонавты, и Юрий Алексеевич Гагарин определил мою судьбу, потому что без двигателей – никуда.

Видимо, к точным наукам у меня была какая-то предрасположенность, которую отмечали и учителя: и физик, и математик. Глеба Евгеньевича никогда этот вопрос, впрочем, не интересовал, насколько мои потенциальные возможности соответствовали данному моменту времени. Школа оценивала мои знания, и всё было замечательно. Скажем, чтобы Глеб Евгеньевич помогал с домашними заданиями – это было невозможно в нашей семье. Ты должен справляться со всем, преодолевать трудности, и вообще делать всё быстро. Какие проблемы – никаких.

– Мы – нет. Потому, что я работала в организации, о которой я уже сказала. Она официально отвечала за качество и надежность работоспособности жидкостных ракетных двигателей. В таком разделении труда мы могли пересекаться только разговорами, профессионально – нет.

– Обсуждали что-то между собой?

Обсуждали ли мы что-то в домашней обстановке? Слово «обсуждение» здесь, наверное, не очень соответствует самому этому процессу. Когда я училась, в мире происходило много разных событий. И скорее это было про отношение к происходящим событиям. Потом, когда родились дети, жизнь стала ещё напряжённее, потому что времени всегда не хватало. Появился сначала сын в 68-м году, а потом дочь в 71-м, потом уже быстро довольно надвигалась работа по «Бурану». Это 76-й. Обсуждения или какие-то долгие разговоры как-то не были свойственны, но мы хорошо понимали друг друга.

– Возможно, о чём-то спорили?

Вы понимаете, Глеб Евгеньевич, был человек такого уровня, что ты понимаешь, что на его взгляды по каким-то техническим вопросам ты просто не то что не в силах повлиять, а этого просто не нужно делать. Это бессмысленное занятие. Решение уже принято. И, если ты не успел к началу, где-то там далеко, в совсем другом пространстве, ну, значит, тебе придется заниматься своими текущими делами. И профессионально.

– Каковы были ваши задачи в рамках программы?

– Специфика отрасли, в которой мы находились, и Глеб Евгеньевич, и я, была такова, что задачи решались по ходу создания. То, что создавалось, этого не было ни у нас, ни даже в Штатах. И отрасль настолько далеко ушла вперёд, что каждый следующий шаг с 76-го года, то есть с момента начала создания и компоновки коллективов, каждый шаг был новым. Каждый, абсолютно. Всем было очень интересно, я могу сказать, что это были действительно лучшие годы, я думаю, любого человека, который занимался или участвовал каким-то образом в этой замечательной программе.

– Что было самым важным для выполнения работы?

Поскольку с нами незримо присутствует образ Глеба Евгеньевича, мне кажется очень важным обратить ваше внимание вот на какую вещь. На рабочее сотрудничество руководства «Энергии» и руководства «Молнии». Так сложилось, что разделённые области, авиация и ракетостроение, находились под двумя разными министерствами и творчески не взаимодействовали. Причем это была навязываемая ситуация. К этому положению всё вернулось и после того, как «Буран» выполнил свою полную программу. Но я считаю, что большим вкладом было то, что два руководителя, Глушко и Лозино-Лозинский, взаимодействовали на равных правах, с равными обязанностями и с равной ответственностью.

У них были разные задачи. Но, если бы они вместе не согласовывали все планы, если бы они не работали вместе, мы бы ничего не имели в результате. Ничего. Необходимо было не просто работать, а реализовать то, что нужно. Причём это решалось поагрегатно. По планеру были новые задачи в информационном плане, в макетном плане. А для ракеты Валентин Петрович, например, поставил задачу на создание 4 блоков – это была совершенно гигантская миссия. Американцы ещё даже не подошли к ней! Они и сейчас покупают аналог, по сути, половину того двигателя, который обеспечивал «Буран». Покупают! Хотя они хотели купить только раз и потом наладить собственное производство, и вот уже много лет налаживают, и конца и края там не видно совершенно. То есть родилось уникальное сооружение, там решились все задачи: совершенство процессов в агрегатах, работоспособность материалов, покрытий элементов конструкции, безопасность работы при таких давлениях и температурах в жидком кислороде и окислительном газе. Всё это было требовало экспериментального и расчётного моделирования. Даже по сравнению с нами, это всё были дали, которые приходилось осваивать.

– Но как им удалось достигнуть такого взаимодействия?

– Есть сравнение, сделанное Осиным, сотрудником «Молнии». Он сравнивает Глеба Евгеньевича и Королёва и считает, что это равноценные личности, по тем задачам, которые они решали на протяжении всей жизни. У Королёва это, естественно, «Союз», это то, что и сейчас является «лошадкой». Даже не Глушко, он рассматривает именно Королёва и Лозино-Лозинского.

А я, как представитель своей отрасли, считаю, что Валентин Петрович, конечно, тоже их ранга человек, такого же плана. Валентин Петрович, как и Глеб Евгеньевич, очень хорошо владели пониманием необходимости того фундамента и достаточности того фундамента инженерного, научного, информационного. Они очень реально смотрели на жизнь. Понимали, что нужно в каждый сиюминутный момент, и кто должен работать по этому направлению. Все люди проходили через них, через их апробацию. Через их проверки поручениями, заданиями, нагрузкой. Нагрузка – это обязательно. Нагрузка Лозинского, мне не дадут мне соврать, это страшная вещь. Это поле такого накала, которого редко кто выдерживал. Но Валентин Петрович тоже умел создать такое же поле. Он понимал, что такое решение задачи, что нужно сделать и как. И как добиться от исполнителя выполнения поставленной задачи. И они в этом были очень похожи. Очень. Понимание составляющих пути к реализации – не к успеху. Это ерунда. К реализации поставленной задачи не только ими, а страной.

Фото из архива

Фото из архива

– Как быть уверенным, что люди качественно исполнят порученную им задачу, когда в подчинении такое количество людей и организаций?

– Желание выйти на другой уровень мышления. От них добивались другого уровня мышления, и в принципе в этом и состоит работа инженера над собой. Образование даёт ограниченный круг решения вопросов. Образование – про прошлое. А ты должен соответствовать грандиозным задачам.

Глеб Евгеньевич умел чувствовать психологию и мобилизовать человеческое усилие. Я просто присутствовала при разговорах дома, когда что-то не получалось на том конце провода, и когда выдавались указания. Много раз, пока мы не разъехались, я присутствовала при этих разговорах. Я бы не хотела быть на той стороне провода. Это нечто. Это очень тяжело вынести. Это даже не кнут. Кнут он просто боль приносит, а тут тебя просто ставят на место по твоей компетенции. Это другой способ общения. Ты понимаешь, что не можешь ни правильно поставить задачу, ни правильно рассчитать свои силы, ни взаимодействовать со своими товарищами, и вообще ты никто. Ударить – ничего страшного, всё пройдет. А это – психология. Это не забывается.

– Что тогда заставляло человека после такого сурового разговора вообще вернуться к работе?

– Что для вас самой было самым сложным в вашей работе?

Представьте себе, двигатель уже создан. Хотя какие были приключения, это невозможно себе представить. Это очень тяжёлый был путь. Короче говоря, он был доведён, в проектной конструкции. И поставлен в Загорске на стенд. Ступенные испытания, вертикальное положение. И на 6 секунде стенд взрывается по вине двигателя! Это было страшно. Там министры присутствовали, высшая элита. Это были уже сдаточные испытания. Это был ужас.

Задача дробилась на части, и руководители выбирали людей, которые выполняют эту задачу. Было понимание, с кем ты имеешь дело и какие у этого человека возможности, как его можно проверить. Это всё рассматривалось огромным коллективом, каждый в этой задаче занимал свое определенное место. Там не до пересечения тщеславия. Хотя оно тоже потом наверняка возникает. Но на начальном, самом трудном участке и на конечном, как на посадке «Бурана», этапе – это только про качество работы.

А самый большой ужас был тогда, когда у нас в институте уже были проведены работы, которые открывали ключ к пониманию решения этой проблемы. Я одна из тех, кто занимался этим. Это был невероятный накал. Причём то объяснение, понимание, что произошло во время взрыва, требовало гигантских усилий по проверкам правильности технических решений. Нужно было защитить тракты окислителя этого готового уже почти двигателя и часть работы повторять заново. Безусловно, при том руководителе, при Валентине Петровиче, да, это было реально. Но работа была чрезвычайно интенсивная. Чрезвычайно сложная. Это был один из самых сложных вопросов по двигателестроению. И когда уже состоялся 15 ноября этот полёт, мне позвонили и сказали: «Всё, двигатели отработали. Успокойся, засни».

Фото из архива

Фото из архива

– А что доставляло больше всего радости?

Удовольствие доставляло преодоление. Преодоление тех технических трудностей. Первая ступень двигателей – я о них говорила, – это самые мощные двигатели ракетные, и у нас, и в мире. И самые передовые, так скажем. По центральному блоку – задача решалась по двигателю в воронежском КБ. «Водородник» у американцев уже был сделан. «Водородник» это была и для нас задача, но не мирового плана.

А вот всё, что касалось двигателей самолёта, это была для нас совершенно новая задача, потому что она создавалась не так, как у американцев. Главным был двигатель. «Царь-двигатель», некоторые его называют, первой ступени. Все остальные были достаточно сложные, но это не было глобальной задачей. Это всё-таки была скорее техническая помощь. Всё решалось в порядке одного прорыва, такого небольшого. Вот так. Но в институте занимались очень серьёзно, в том числе и водородным двигателем на очень хорошем уровне, но это другие были специалисты.

– Что вы считаете своим самым большим достижением в рамках программы?

Обеспечение работоспособности окислительных трактов двигателя, да, именно вот этого большого. Потом понадобилось и для других двигателей то же самое. И задача была тоже как бы расширена. У меня на эту тему была в итоге написана кандидатская диссертация.

Мы работали в тесном сотрудничестве с НПО «Энергомаш». Мы работали двумя параллельными коллективами – это был тоже принцип Глушко. Чтобы задача решалась не одним каким-то направлением, а как бы в разных областях, но посвящённых одному вопросу. У нас в центре этим занимались научные работники, мы отрабатывали все вопросы по моделированию процессов, по поиску защиты от всяких неприятностей материалов газотрактных двигателей и даже жидкостных трактов самого двигателя. А в параллельном коллективе «Энергомаша», который решал ту же проблему, было порядка 10 человек, нас – чуть меньше. Без них ничего бы у нас не получилось.

– Каким было ваше 15 ноября 1988 года?

– Сначала я ждала звонка: ждала, что мне позвонят и скажут, что двигатели первой ступени выполнили свою задачу, и всё это продолжает двигаться в заданном направлении. Это была ночь. Глеб Евгеньевич улетал на 29 октября, ведь на 1-е ноября был запланированный старт, с которого он вернулся из-за известной причины, старт не состоялся. Так что всё как будто бы проходило по второму кругу. Потом отработала вторая ступень, уже наступило утро.

И я отправилась в Химки, мне как раз нужно было в «Энергомаш». Погода была прохладная. Ясное совершенно утро. Снежок лежал на дорогах. И я приехала в КБ и все начали друг друга поздравлять. Было замечательно. В кругу, так сказать, коллег. Всё замечательно, всё закончилось хорошо.

– Какое значение имела программа «Энергия – Буран», как вам кажется?

Конечно, это событие, все прекрасно это понимали. Я вообще считаю, что, помимо международной значимости, помимо всего того, о чем говорилось и будет говориться... Я уверена, что, если бы была неудача, то уже не было бы такой профессии, как моя. Такие траты были впервые, и, если бы всё не удалось с первого раза, и других бы быстро прикрыли.

Для меня очень важно, что моя профессия, она имела значение. Я доработала на одном предприятии, это просто невероятно, по одной профессии, всю свою жизнь! Сопровождая все удачи, неудачи. В том числе благодаря вот этому событию, осуществлённому 30 лет назад.

– Есть ли необходимость возрождать программу «Энергия – Буран»?

Даже просто поддержание программы требовало огромных денег. Дело в том, что происходит минимизация устройств, летающих на орбитах. Они выполняют задачи, которые раньше можно было решать вот такими системами, как запуск, подъём, расположение на орбите. Всё это достаточно громоздкое, энергозатратное и тем более затратное, значит, по запуску. Фактически сейчас отказались от гигантских размеров, и оружие, как оказалось, размещать в таких масштабах оказалось необязательно. Получается, программа ждёт своего часа, то есть своего сочетания энергетики и стоимости, достойного, чтобы быть многоразовой. Наверняка человечеству понадобятся какие-то решения интересных задач, которые мы, может, даже не представляем.

Когда решалась важная задача, ни о каком нормированном рабочем дне речь, конечно, не шла. Если было необходимо, на место приезжали и министры. Так, когда обнаружилось, что нам нужно срочно решить проблему с потерей вертикального стенда в Загорске и повторить всё заново, Догужиев, который был тогда министром, он приезжал просто и смотрел, что мы делаем. На наш стенд. Так. Поэтому ни о какой норме речь тогда не шла. Надо, так надо.

Никакого звонка от Глеба Евгеньевича, конечно, не было. Никаких мобильников тогда тоже не было. Утром позвонил маме кто-то, видимо, с «Молнии». Но я уже при этом не присутствовала. А потом он прилетел со всеми вместе, я даже не помню какого числа. Наверное, на следующий день, к вечеру.

Мне очень хотелось, конечно, поехать на запуск, но мне не удалось. Это одна из самых больших обид по отношению к Глебу Евгеньевичу, что мне не удалось увидеть старт. Однако такие специалисты, такого уровня, там не нужны. Ответственные решения принимаются по каждому моменту. Народу и так было там полно. Это же понятно.