ХИМИК РАЗРАБОТЧИК ТЕПЛОЗАЩИТЫ

— С 1980 по 1989 год.

В основном, специалисты в лаборатории работали над стеклом. Я же со стеклом до этого в жизни никогда не работал и ничего про него не знал. Точнее, не больше, чем выпускники другого химического вуза. В общем, это была новинка. Я начал работать над этим проектом с 1981 года и до его окончания. Сначала я был инженер. Очень быстро прогрессировал и потом стал старшим, а затем ведущим инженером.

У меня 15 авторских свидетельств, посвящённых тому, как создавать покрытия на защитных элементах, так и средствам неразрушающего контроля – это голография. Дело в том, что покрытие на плитках нашего «Бурана» были достаточно тонкие – порядка 3 миллиметров – и на них легко образовывались микротрещины, то есть невидимые глазу, толщиной одна сотая или тысячная миллиметра. Они были гигроскопичны, то есть в них проникала влага. А в значительной степени задача машины состояла в том, чтобы защитить теплоэлементы не только от аэродинамического потока, но и от попадания влаги, что оказалось очень важным впоследствии. Я работал с приборным центром в Ленинграде и возил эти плиточки в таких картонных коробочках, напоминающих ящики из-под вина, на различного рода испытания, которые проводили с ними.

В том числе и на голографирование. И оказалось, что голографически очень легко обнаружить в них какие-то невидимые глазу или даже невидимые под микроскопом дефекты.

— Испытания были самые разные. Мы исследовали их при помощи электронного микроскопа, с разными способами магнитного резонанса, получали голографическое изображение. Был вот такой приборный центр, его уже не существует – «Буревестник». Он находился в Петербурге, его бы сегодня назвали Технопарком. В Москве такого не было. Там было много новейшей импортной аппаратуры – японской, американской, британской. Вот на ней проводились определённые исследования и не только наших плиточек, но и образцов, которые сотрудники различных ведомств, различных спецслужб приобретали в США, например плиточки от «Шаттла», «Колумбии», «Энтерпрайза». Да практически от всех. И вот я получал в режимном отделе служебную записку, в которой значилось: "Сотрудники нашей организации, находясь в служебной командировке за рубежом, приобрели..." и дальше эти материалы выдавались мне для исследования. Это могли быть фрагменты теплозащитного покрытия или фрагменты плитки. После, я должен был по ним дать заключение, предварительно всесторонне его изучить, проанализировать. Возможно, судьба каких-то наших агентов или тех людей, которые смогли отколоть, отколупнуть частичку от «Колумбии», стоявшей на мысе Канаверал или на других испытаниях, была в моих руках.

— Наша плитка была значительно дешевле. Как и многие другие технические решения. Я достаточно глубоко вникал, как обстояло дело у американцев на всех уровнях – информацию черпал и в открытой прессе, и во всевозможных докладах на каких-то конференциях и в том числе, изучая эти фрагменты плиток. Мы использовали какие-то американские разработки, и всё было достаточно близко, но ввиду того, что всё было по следу, то нам удалось какие-то вещи сделать лучше.

— После того как я окончил институт тонкой химической технологии – меня распределили в лабораторию Института авиационных материалов, которая занималась преимущественно эмалевыми покрытиями на лопатках. В 1980 году в ней был создан сектор, который специализировался на создании теплозащитных кварцевых плиток для «Бурана». В это время у руководства появились идеи создания аналогичных покрытий, в том числе на носки и кромки крыла, но первые эксперименты показали, что лаборатория ещё не располагает средствами, с помощью которых можно было создать подобные покрытия. Возможно, именно поэтому меня и пригласили в лабораторию, потому что я окончил институт по специальности "редкие рассеянные элементы". Нас тогда ещё не готовили по композиционным материалам, и мои знания могли пригодиться.

Благодаря тому, что наша разведка работала превосходно, мы очень хорошо знали тот материал и были в курсе даже некоторых промежуточных результатов.

— В работе над теплозащитным покрытием я был не единственным автором, была группа, сектор лаборатории,порядка 15 человек. В авторские свидетельства также включалось начальство, в том числе из Министерства авиационной промышленности. Но я был одним из главных разработчиков, хоть и молодым. И вот это, наверное, и является тем самым главным достижением. Я разработал состав, который можно было наносить на сколы плиток теплозащиты и чёрных, и белых, и который не нуждался ни в какой дальнейшей термической обработке и моглететь в космос.

В связи с этим в 1987 году меня отправили в Ленинск, для того чтобы я проинструктировал военпредов, представителей Министерства обороны, мастеров и работников цехов о том, как осуществлять контроль, потому что разрушение плиток на стадии монтажа корабля было очень сильное. Насколько мне известно, американский корабль погиб именно из-за этих разрушений, из-за того, что они плитки не могли ремонтировать непосредственно на самом изделии. Вот поэтому они погибли и проект был закрыт. А у нас проект был закрыт по политическим причинам.

В 1988 году я принял участие в конференции по перспективному методу разработки и применения некоторых технологий. Я был единственным, из тех, чья технология была внедрена. Все остальные разработчики, которые работали с оптоволоконной техникой, как раз только планировали реализацию проекта когда-то в будущем.

Изготовление плиток теплозащитного покрытия ОК «Буран» на станке с числовым программым управлением от ЭВМ, ТМЗ

Фото из архива

— С одной стороны – чтение литературы, различных публикаций зарубежных учёных, которые были более открыты, чем в нашей стране. У меня, например, публикаций было мало, и все они были больше для служебного пользования. Например, сборник ЦАГИ. С другой – не стоит умалять наших заслуг. У нас было хорошее образование. Институт тонких технологий, который был основан Менделеевым в Москве в 1900 году, дал очень хорошую базу. Там мы изучали научные дисциплины по специальной программе.

Одна из моих сокурсниц, девушка, которой я симпатизировал и, возможно, даже был в неё влюблён, на встрече однокурсников спустя 30 лет рассказала, что работала над французской ракетой «Ариан» над теми же самыми проблемами.

Многие другие выпускники работали в области ядерных технологий и вот они как раз до сих пор невыездные. Некоторые из них умерли по причине большой вредности технологий, с которыми они работали. Например, у многих техников и инженеров возникали проблемы с лёгкими, потому что специальное напыление для защиты плитки состояло из стеклянной глазури, помолотой в мелкий-мелкий порошок.

Вот такая была очень напряжённая и опасная работа. Наиболее сложная часть её состояла в том, чтобы довести до рабочего класса информацию о том, что эти технологии необходимо соблюдать и нельзя нарушать. К сожалению, уровень технологического развития и производственной культуры у рабочих был очень низкий.

Но это было, когда я был совсем молодым специалистом, в возрасте 24-26 лет. А вот дальше меня туда уже не пускали. Я уже сам хотела туда к пчёлам, в речке искупаться, но уже всё, мне начальство не разрешало. Посылали совсем молодых. В общем, была масса вот этого всего, что, конечно, не добавляло какой-то эффективности нашему труду. То есть мы, по сути, какую-то часть времени посвящали работе, а существенную часть каким-то соц.обязательствам, комсомольской работе.

Ну и конечно, была определенная нехватка приборной базы. Мы понимали, что в отношении исследований во многом отстаём. Наши, собственные приборы отставали, а зарубежные покупались на инвалютные рубли. И конечно, всё, что нужно было, мы не могли себе позволить.

Поэтому я и ездил в этот приборный центр в Петербург и возил плитки в картонных коробках. Был забавный эпизод. Однажды я поехал в ЦАГИ на испытания. Приезжаю в ЦАГИ, а у них проводится учебная химическая тревога. Зашёл на предприятие, привёз эти самые плитки и вдруг, все инженеры и техники, которые должны были меня принимать, надевают противогазы. И вот я остаюсь один среди людей в противогазах и даже не знаю, может, действительно, это какая-то тревога. Закрылись металлические шторы, задвигались изолирующие устройства. И вот я думаю: "Запустят сейчас какой-нибудь учебный газ, а я один останусь командировочный без противогаза".

— На самом деле карьера шла очень успешно. Изделие уже совершило полёт. Эффект от внедрения вот этого ремонта на плиточках составил сразу 3 миллиона рублей. Это было больше, чем у любого другого кандидата наук,защищавшегося тогда в Советском Союзе. Диссертация была почти написана. В это время мои партнеры, музыканты ансамбля «ТРИ «О» Аркадий Шилклопер и Аркадий Кириченко, в декабре 1988 года выдвинули ультиматум: "Или наука или музыка. Выбирай что-то одно. Мы хотим ездить за границу, мы хотим гастролировать по стране, а ты всё время не можешь. Решайся!". И я решился – написал заявление.

— Нет, я их перевозил на обычном поезде. Однажды, начальник приборного центра очень задерживал передачу плиток, потому что ему нужно было со мной в Москву передать какую-то важную бумагу, и он меня задерживал и задерживал. И вот я ехал от Института с Каменного острова на вокзал на трамвае, которые ходили с большими интервалами, и таким образом опоздал на поезд. Купил билеты на Московском вокзале, пришлось ждать следующего поезда часов семь, а под мышкой этот ящик с плитками. Потом ехал в общем вагоне. Помню, как ночь не спал, держал в руках эту коробку.

Примерно это всё так и происходило. Секретность носила чисто формальный характер. Например, нужно было подписывать акты. Я находился на одной территории Института авиационных материалов, а акты требовалось везти на другую территорию. Начальство требовало, чтобы я, во что бы то ни стало, доставил их как можно быстрее. Официальным образом с курьером можно отправлять только на следующий день. И вот однажды произошла курьёзная история. Мне нужно было вынести на себе эти акты. Охрана проверяла. Поэтому выносил "животным" способом —папочку клал на живот, пиджак застёгивал на все пуговицы, проходил сквозь охрану и дальше ехал обычным транспортом. И вот, едучи этим обычным транспортом, я встречаю знакомую девушку, мы с ней мило прощебетали до метро, и я забыл, что у меня за ремнём —папочка с актами о проведении работ. Вспомнил об этом только, подходя к проходной. Обнаружил, что актов нет. Вернулся назад и в луже у метро«Семёновская» обнаружил их плавающими. Они выпали у меня, пока я с этой девушкой щебетал, и поплыли по воде. Понятно, что акты не были привезены вовремя. Пришлось их, привезя домой, сушить утюгом, и на утро следующего дня подвозить на подпись. Поэтому в режимном отделе меня не любили и считали, что я такой наглый. Но, тем не менее, начальство требовало "Скорей, скорей!". С другой стороны, это же начальство достаточно вольно разрешали мне не приходить на работу. Если я считал, что мне нужно пойти в Ленинскую библиотеку и заказать какой-то материал, то никто этого не проверял. Потому что я работал на совесть, оставался после работы. Опять же охрана этого не любила, потому что я уходил на несколько часов позже – в неположенное время. Конечно, очень много сил, 8 лет жизни, посвящено запуску «Бурана».

— Обстановка секретности не раздражала. Но раздражали некоторые другие вещи. Мы, как советские служащие научно-исследовательского института, должны были ездить на сельхозработы. Институт авиационных материалов построил в Подмосковье при одном совхозе целый городок, в котором жили инженеры, учёные, и занимались они прополкой каких-то овощей. Я работал на животноводстве, улей ремонтировал.

Фото из архива

Начальство убеждало меня не увольняться, потому что они мне разрешат всё – ездить куда угодно, путешествовать. Они и так не очень меня стесняли. Бывали такие случаи. Вызвал меня начальник лаборатории и говорил: "Сергей, скажи, а тебе не нужно в Новосибирск в аэродинамической трубе испытать покрытие?". А я ему: "Ой, нужно, как вы догадались, что нужно? Как вы узнали?" Он: "Как узнали? Из Новосибирска позвонили и сказали, что ты на афишах и что ты приезжаешь с Валентиной Пономарёвой на концерт, и они уже шутят "Сейчас будет проситься в командировку к нам".

Так оно и было. Мне действительно выписывали командировки на концерты с Сергеем Курёхиным в Ленинград, там я играл в ленинградском рок-клубе. Начальство вникало в положение и делало для меня командировку, когда мне это было нужно. С другой стороны, в отличие от многих сотрудников, я не уходил по часам вовремя, а мог и на два, и на три часа задержаться, и в своё личное время читал литературу и ездил в Ленинскую библиотеку. У меня был доступ к материалам для служебного пользования. В Ленинской библиотеке был отдел, куда доставлялись некоторые издания, не имевшие открытого доступа. Мне это было интересно и руководство это ценило, и просили защитить кандидатскую, потому что я достиг потолка для неостепенённого сотрудника. Но впоследствии я слышал, что в Институте авиационных материалов в 1990–е мои прежние сотрудники говорили, что отключают электроэнергию за неуплату. И я понял, что проекту конец и что наступила другая эпоха.

И те, кто делали в 1980-х высокотехнологичную продукцию для космической техники, стали делать вот такой женский ширпотреб. Конечно, это очень удручало. Но с другой стороны меня это укрепляло в мысли, что может быть всё в жизни, делается к лучшему.

— Это был рабочий день, я был на работе и мы, конечно, все праздновали. Начальство велело руководителю профсоюзного комитета открыть сейф и достать спирт. Спирт был с клюквенной настойкой и вот мы всей лабораторией очень активно и здорово отмечали. У нас был такой секретный праздник.

К сожалению, многие из моих прежних сотрудников тоже ушли. Одна девушка, которая под моим началом возила плитки и исследовала, теперь делает икебаны в посольстве Японии. Кто-то работал во Франции над ракетой «Ариан». Впоследствии я приезжал с концертом в город Жуковский, и познакомился там с Магомедом Толбоевым, который занимался подготовкой к лётным испытаниям. Это знакомство произвело на меня сильное впечатление – он яркий и экспансивный человек.

Был ещё один эпизод. Однажды, когда у меня сломался телевизор в 90-х годах, я вызвал мастера по ремонту, оказалось, что мастер тоже работал над электроникой этого проекта и даже не стал с меня брать денег за ремонт телевизора. Оказалось, что многие люди, после 1989 года оказались не у дел. Проект был закрыт. Тушинский механический завод, участок, где производились плитки для шаттла, был перепрофилирован в участок для производства женских поясов. Пояски с резиночками стали делать в том же самом цеху, где делали плитки для«Бурана».

Фото из архива

Особо мы никому похвалиться не могли, по причине секретности изделия, но для нас это был большой праздник и планировалось, что дальше теперь он будет летать и уже строился флот. Их было уже четыре машины и планировалось будущее производство.

— В те времена у американцев существовали и другие проекты, один из них назывался "Х-22". Принцип такой, что аппараты стартуют не с ракет, а с самолётов, совершают какие-то манёвры в космосе, потом самостоятельно возвращаются. Я думаю, что вот такого рода проекты могут развиваться в будущем. Но тут ещё дело в том, что сама технология с кварцевым волокном очень опасная. Аэродром, где хранится машина и откуда она стартует, должен находиться в безводной пустыне. На мысе Канаверал очень большая влажность, а у нас можно было запускать в летний период — в Казахстане страшная жара, а в зимний уже проблема, потому что накапливается влага.

Материал, из которого сделана плитка, очень чувствителен к любым примесям солей металлов, поэтому он должен быть абсолютно чистый, иначе при высокой температуре кварцевое стекло кристаллизуется. А кристаллическая структура легко разрушается. Наша задача была всё время избегать любых солей металлов, любых загрязнений —всё должно быть высокой чистоты.

Сегодня, во-первых выше технологическая культура, сейчас намного легче осуществить такой проект, во-вторых полимерные материалы совершили большой прогресс. Я думаю, что в принципе, возвращение к проекту возможно, но при этом он бы качественно отличался от первоначального "Бурана".

Ну, так я даже не могу сказать. Вообще мне в жизни нравится всё, чем я занимался и занимаюсь.

Мне всегда нравилось играть на саксофоне и также доставляло удовольствие работать в такой очень важной и нужной для нашей страны области, как космические исследования. Мне кажется, что в советское время уделялось космосу намного больше внимания, чем сейчас, особенно новым разработкам. Сегодня в основном продолжают то, что было сделано в Советском Союзе, а всё-таки в то время смотрели всегда вперёд, была гонка с Америкой, на учёных и науку денег не жалели совсем и мы воспринимали себя в авангарде.

Хорошо это ощущение иллюстрирует фильм «Девять дней одного года». Мои родители с детства, когда мы ещё жили в Омске, мечтали, что я стану учёным-физиком, но я стал химиком-материаловедом и в какой-то степени оправдал их ожидания. Мне кажется, когда наше общество снова вернётся к тому, что престиж науки будет так же высок как в Советском Союзе, то тогда у нас будет и в космической области больше успехов, чем сейчас.

— Я думаю, что если бы наши совершали один успешный полёт за другим, то и американцы вернулись бы к «Спейс Шаттлу». Возможно, их разведка стала работать бы успешней и они узнали бы секрет нашего ремонта плиток и как мы решили вообще вот эти проблемы, которые они не смогли решить и возможно, что оба проекта бы существовали. Просто их обескуражила гибель космонавтов, причем предсказанная. Мне, например, было ясно ещё в тот момент, когда они вышли на орбиту и показали, что у них есть повреждения плиток и дальше их нужно было либо ремонтировать, либо как-то спасать и выводить на орбиту наш корабль, выходить в открытый космос. Но из-за политической конъюнктуры американцы на это не пошли, погубили людей и дальше вынуждены были свернуть проект. Проект был рискованный, но не бесперспективный.

— У меня были некоторые идеи на использование нетканых материалов, но многие из тех проектов остановились. Например, у меня была идея использовать вместо плиток материал наподобие ковра, то есть покрыть его ковровыми материалами — не тканевыми, а наподобие ковров. Потенциально мы уже занимались такими покрытиями, были разработки, но этому не дано было осуществиться, потому что в 1991 году в промышленности наступил катастрофический развал и конечно, работать над машиной было бы уже нельзя — никаких новых разработок. Полёт был прерван на самой высокой точке и, можно сказать, что я ушёл вовремя. Возможно, я бы мог проработать ещё год, а потом и финансирование закончилось, но главное, что технологически это было бы уже негде воплощать на территории страны.

Фото из архива

Многие очень удивляются, что в жизни могло такое совместиться. А на самом деле оно вполне возможно такое совмещение. В СССР таких людей называли "всесторонне развитая личность"—идеал строителя коммунизма.

— Скажите, а вы в своём творчестве, своей музыке как-то вдохновляетесь?

Наверное, нет, я не думаю, что это так связано. Я привык всё, чем я занимаюсь, делать хорошо. После 1989 года, когда я ушёл с предприятия, то сразу поступил в театр Анатолия Васильева "Школа драматического искусства". Впоследствии, я связал свою жизнь с театром на Таганке. Я автор музыки к спектаклю «Марат и маркиз де Сад», где маркиза де Сада играл Валерий Сергеевич Золотухин, а режиссёром был Юрий Петрович Любимов. В 1999написал музыку к спектаклю «Джульетта и её Ромео» в том самом трёхбуквенном МХТ имени Чехова. Это было ещё при Ефремове.
Поэтому у меня всё сложилось достаточно благополучно, мне удалось перейти в музыкальную область, которая тоже в 1990-е пострадала очень сильно, но всё же не так катастрофично, как космическая.

Сегодня у меня также бывают проекты, связанные с космосом. Например, несколько лет назад в Еврейском музее была программа «Авангард и авиация», в рамках которой большая часть выставки была посвящена космонавтике, и мне было предложено создать оригинальное озвучивание для фильма про полёт на Луну 1935 года, в котором Циолковский выступил в роли консультанта. Потом я озвучивал фильм «Аэлита» о полёте на Марс и собираюсь озвучивать его в Брауншвейге. Я с большим удовольствием принимаю участие в проектах, связанных с полётами на Луну и космосом, немым кино, живой музыкой. У меня есть к этому ностальгические чувства, я считаю себя небольшим, но всё-таки винтиком в советской космической машине.